Наряду с традиционным неравенством в современном образовании распространено неравенство перевёрнутое, то, в котором дети равнее. Школа там работает для детей, взрослые лишь выполняют определённые функции: садовников, наставников, трактористов, трактрис… Они приходят, например, вести студии и в общем-то ничем не отличаются от традиционных педагогов: те же образовательные цели, то же выращивание цветов жизни, но мягко, мягко, отталкиваясь от интересов детей, аниматорствуя.
Очень сложно отказаться от педагогических целей, находясь на площадке с детьми, постоянно взаимодействуя с ними. Но практика сама отваживает от такого подхода: почти всегда, когда начинаешь думать об образовательных целях и подлаживать свою работу под интересы детей, пригибаться, где надо низко, останавливаясь, когда слишком быстро, делая так, чтобы они успели, развивая в них навыки, давая знания, жертвуешь качеством продукта, над которым работаешь, сминаешь собственную мотивацию и как следствие теряешь детский интерес. Проще говоря, выходит такой пародокс: пытаясь специально заинтересовать ребёнка, ты не заинтересовываешь его и проваливаешься. Занимаясь тем, что на самом деле тебе интересно, ты зарождаешь интерес и в детях, хотя это не является твоей задачей. Примеров и одному, и другому множество — полк, ворох, куча, тьма. С педагогическими целями получается та же петрушка, что с базовыми знаниями: незачем о них отдельно печься, они не цель кулинарного процесса, а сопутствующие ему явления, как запах, огонь, пар и дым из трубы.
Вопрос «Не играют ли взрослые в демократию в школе?» — простите — смешон. Мне не переубедить схоластов, да я и не пытаюсь это сделать. Я просто вижу, как самостоятельно люди мыслят, как принимают не одно решение в течение дня, как изобретают что-то, как общаются, работают и ленятся, как тратят впустую время, а потом переживают об этом, как придумывают правила и оспаривают их, как конфликтуют друг с другом, обращаются в суд или самостоятельно решают конфликты, как спорят, ищут себя и переживают, как строят планы и, нарушая их, живут — и вопрос становится праздным, упраздняется. Возможен ли дождь в феврале? Возможна ли песня? Не играем ли мы в семью? Во взрослых? В общество? В работе возникает множество практических вопросов — не этих. Например, успеем ли доснять к пятнице фильм? На чём распечатывать третий номер «Лени», если не починят принтер? Что делать во вторник в театре Петрушки и частушки? Как пройдёт архитектурный фестиваль? Не станут ли жаловаться жители посёлка на нас в очередной раз после того, как мы сожжём на закрытии фестиваля свои арт-объекты вместе с Масленицей? Придут ли на дискуссию родители? Эти вопросы сиюминутны, незначительны, некоторые из них уже завтра потеряют актуальность, но именно из них и из сотен других (у каждого участника среды своих) складывается и повседневная жизнь, и философия демократического пространства. Демократического — потому что все вопросы равнозначны.